Пурга - Страница 85

Попадался горелый лес. Низовые пожары испепелили беломошники, верховые вычернили стволы: они и умершие скрипели, давились напрасным криком. Саврасый чихал от мелкой подкопытной сажи, неохотно ступал по горельнику.

Вокруг Тихеевки плешины в бору были еще страшнее. На выгарях самосейно расселился иван-чай. Гудели в сиреневых цветках дикие пчелы, словно вымаливали у природы прощение за людскую измуку леса.

– Мужики, – совестил лесоохранник, – до вас староверы берегли бор. Порубочные отходы убирали.

– У них на то уговор с господом был, – отшучивались тихеевцы. – Нас сюда товарищ Сталин уговорил заехать: не хотите ли тайгу посмотреть да высылку потерпеть. Вот и терпим: мозоли набиваем, бор мнем.

Понимал Анисим Иванович: шумом голоса не переупрямить обиженных мужиков. Несправедливость, обида въелись в их сердца ржавчиной. Собрал тихеевцев посмекалистей, пригласил в избу-читальню. Несколько часов ласковым тоном о лесе говорил. Он и кормилец. Он и защитник от холодов. На медведя раньше с рогатиной ходили. Не на небе ее вырезали – в лес шли. Были прежние несговорчивые полесовщики. Барские леса охраняли. Мужики у барина лыко украдом драли. Поймают полесовщики неудачника-лыкодера – к хозяину волокут. И вот в сарае мужика дерут розгами: кожа лыком свисает.

Ладненько получалось в рассказе: без бора как без рук. Слушали тихеевцы, рты кривили. Чесали затылки. Дед Аггей, одернув рубаху-косоворотку, уставился на Бабинцева пытливыми глазами:

– Скажи, мил-человек, если товарищ Сталин – заступник мужицкий, почему он пустил в разгон пахарские семьи? Коса раскулацкая остра – кулака и середняка заодно валила.

– Мы сейчас о лесе говорим, о сосновом боре. Его вы загадить успели.

– Нашего леса до нового потопа хватит. Чего его жалеть, пеньки замерять да короедов пересчитывать? Нас другое заботит. Допустим, разживемся мы тут, обогатеем лошадьми и коровами. Нас отсюда на Колыму сорвут, золотишко мыть заставят. Мы мужики-хлебники, самородки искать не привыкли. Зерно – вот наше самородное золото. Живем мы в Тихеевке котятами приблудными. До сих пор не знаем – наше, не наше вокруг. Душа кузнечными клещами сжата – нет тяги для сердечного разговора.

– Я, мужики, в вашей судьбе не повинен. Если по уму рассудить – насильничать над людьми не надо. Вырвали вас из одной земли, воткнули в другую. Но поймите: при любой озлобленности сердца и души природа страдать не должна. Не должны мы на ней срывать зло жизни.

– Ладно, Иваныч, наведем в бору порядок. Прослышали мы – рублем нас ущемлять собираешься. Наши денежки черт в кузове нес да по дороге растрес. С каких накоплений штрафы выплачивать? Расчет один – руки…

Больше года тихеевцы сжигали лесное хламье, выпугивали из валежника черных и серых гадюк. Слово «штраф» оказалось безосечным патроном, вложенным в мужичьи головы, как в ствол.

Вокруг Больших Бродов и Тихеевки уменьшилась захламленность. Деляны, отведенные под дровопил, очищались от веток, коры, прелых жердин, подкладываемых под поленницы. На лесоповале стали применять умелую валку деревьев, лелеять хвойный подрост, окорять пни, избавляться от порубочных отходов.

Бабинцев вплетал в разговор с жителями деревень крепкосвитую нить убедительных слов. Говорил о природе, лесах, водах не в глобальном земном масштабе – суживал до пределов родной нарымской стороны. Она – дом. Она – светлая горница. Убирай вовремя сор, не заметай по углам, не плоди плесень. Бор беречь – богатство множить. Не пашет, не сеет человек – готовое берет. Природа вечной данью рассчитывается: орехами, ягодой, пушниной, грибами, боровой дичью. Людям услужить рады реки, озера, морошковые и клюквенные болота, урманы…

Вполслуха слушает лесообъездчика Меховой Угодник. Хмурится, проявляет явное недовольство: развел лесной охранник лекцию-тарабарщину. Телятница Марья дело предлагает: сосняк надо валить возле реки. Не время про муравейники, ягодники и грибочки болтать. Уполномоченный резким голосом перебивает Бабинцева:

– Говори конкретно, где лесничество отводит новые деляны?

– На сухой материковой гриве.

– Расстояние до реки?

– Километра полтора.

– Отменяю! Надо переписать лесобилет. Ты не с большевистских позиций трактуешь. Душком меньшевизма попахивает. О людях, о лошадях подумал?

– Я о лесе думаю…

– О нем есть кому голову ломать… Председатель, валить будешь береговик. Не жалей бор – новый вырастет… Тоже мне – заступник отыскался! Плакала Глаша, как лес вырубали…

– У Некрасова – плакала Саша.

– Глаша, Паша – какая разница. Не время слезы лить. Люди кровь на войне проливают.

– Лесничество исходило не из одних природоохранных соображений. Побережный сосняк на вид крепок, но древесина у него пористая, малосмольная. Места болотистые. Питание деревьев скуднее, чем на сухой, песчаной гриве. Оборонным заводам мы обязаны поставлять древесину прочную, с большим коэффициентом плотности. Именно такие сосны на материковой гриве. Мы провели структурный анализ древесины. Исходя из проверки…

– Долго будешь басни рассказывать?

– Наберитесь такта не перебивать и не давить номенклатурным… грузом. – Анисим Иванович хотел сказать – пузом. Вовремя спохватился. – Сосна сосне – рознь. Это факт, не басни…

Застонал все же приречный сосняк. Его валили не по лесобилету – по указанию сверху. Бабинцев насушил в дорогу сухарей, положил в котомку отфугованные брусочки – образцы древесины. На свой страх и риск поехал в Томск, затем в Новосибирск. Возвращался окрыленный. Лабораторный анализ подтвердил: древесина с песчаного возвышения по всем техническим требованиям выше, чем с болотистой местности. О ней можно было твердо сказать – авиасосна.