Пурга - Страница 45

Оттуда, где пасся табун, донеслось возбужденно-игривое ржание. Отражаясь от волглых кустов, окатанных хрусталин росы, прокатилось короткое эхо. Захар спиной улавливал холодное течение воздуха. Его выдыхали ближние болота, покрытые лилипутскими разнопородистыми деревцами, упругими кочками и резун-травой. Медленно, желанно осветлялась земля. Голосистее становились птичьи хоры. Чутко прислушивался Захар к малейшим звукам, рожденным по повелению наступающего рассвета. Его сладко тревожила близость Вари. Согревала затаенная невысказанность слов, беглая беседа взглядами, яркая вспышка улыбок. Немало задавали друг другу вопросов их зоркие глаза. Каждый сам по себе искал ответы на них. Найдя, упрятывал подальше, понадежнее – для грядущих дней. Это походило на увлекательную игру в жмурки. Никто из них не знал, когда спадет с глаз невидимая пелена.

– Пора будить засонь! – Варя принялась чесать прутиком пятку брата.

Зашевелилась неизносимая Васькина ступня с растопыренными землистыми пальцами.

– Лошадиный пастух, коней цыгане украли! – не унималась сестра, теребя спящего за суконную штанину.

Он ошалело вскочил с войлочного потника, уставился на догорающий костер.

– Где цыгане?! Какие цыгане?!

– Такие… кучерявенькие… – Варюша рассмеялась раскатисто, обнажая белые тесно сидящие зубы.

Васёк отошел к густой шелковистой траве, склоненной под тяжестью грузной росы. Стал на колени, уткнулся лицом в мокрую зелень, быстро завертел кудлатой головой. Горячая роса забивалась в ноздри, омывала глаза и щеки, попадала в губастый полуоткрытый рот.

После такого омовения вытер лицо подолом косоворотки, принялся бесцеремонно распихивать ногой спящих.

Сплющенными серыми мячиками выскакивали из травы лягушки, утопали в росной зелени. Налетел ветерок, причесал негустую гриву огня. Всколыхнул травы, окрепнув, принялся кудлатить ближние кусты. Северная ночь сдалась пришедшему свету безоговорочно. Его тихое всепроникающее нашествие преобразило все. Свету прибавляли туманы: лежали серебристыми холмиками – плотные, недвижные, в первозданной красе. Вскоре они потекут, заструятся. Их начнет помаленьку гасить солнце.

Гремя уздечками, ребята направились к табуну. Захар шагал рядом с Васькой, любуясь убранными росой широкостебельными травами. Даже упрямые головушки конского щавеля клонились под тяжестью зеркальных капель. Под ногами хрустело. Дружкам представлялось, что они перебредают вброд широкую зеленодонную речку.

– Почему без Варьки к табуну ходил? – с лукавинкой выпытывал Васёк, расстегивая верхнюю пуговицу косоворотки.

– Так, – послышался неохотный ответ.

– Эх ты, маятник! Раз есть так, надо чтобы и тик было. Понял?!

Многозначительно посмотрел на Захара, ловко и сильно сплюнул сквозь проредь зубов.

– Ты мне сестрицу… не забижай… клыки выкрошу…

Шли поодаль ото всех. Их разговора не было слышно.

– Перетяну сейчас тебя уздой. Поостерегись советы такие давать.

– Ладно-ладно… я же шутя-любя-нарочно…

Над логом, над Васюганом туманные гряды кучнее и выше. Ракитники обрезаны наполовину слоистой белью. Висят в воздухе неприкаянные макушки. Оттуда слышится разливистая щебетня. Где-то за этим безмолвием туманов бродят кони. С рассветом они торопливее жуют траву. Знают – скоро снимут путы, втиснут в зубы ненавистные удила. Будут снова упираться в жестких хомутах, таскать гремучие водовозки, телеги с мешками отрубей, тесом, глиной, с флягами молока, доставленными из-за реки, где на луговой волюшке пасется колхозное стадо.

Подошли к месту, где Захар видел ночью Пургу с жеребенком, игреневого мерина. Лошадей здесь не оказалось. Похрустывала под ногами колкая, подстриженная табуном стерня, запятнанная кучками лошадиного помета. Васька пошел по направлению полей. По следам, по сбитой росе определил – табун перекочевал к посевам.

– Пурга увела, – заметил Васек, оперяя свою догадку острым словцом. – Прикормил слепую хлебными корками, она и радешенька. Вытворяет, что вздумается.

– Не она, – заступился парень. – Это чалая, Ступка.

– Ступка! Нас отец истолчет, если кони хлеб вытопчут.

Брели в липком тумане, он приглушал отрывистые слова. Где-то над белыми пуховыми взлобками завороженно-радостно праздновал наступление дня неумолчный бекас – шустрый «небесный барашек». Бееээ, бееээ – доносилось с неба почти с равными промежутками. В голосе веселой птички Ваське послышалась насмешка. Он обозвал ее мелкокрылым чертом. А летающий барашек словно нарочно блеял и блеял над бредущей ватагой, над покатой долиной, где в арочном выгибе под сладким гнетом росы стояли плотные травы.

Ало и розово запылал восток. И небо, и ступенчатый выстриг зеленоголовых хвойников, и корявые дуплистые осокори – все вдруг ощутили недюжинную силу огня, клокочущего пока под самой изгибистой чертой горизонта. Он вырывался оттуда тугими снопами, уходил в рассев по голубеющей необозримости. Ребята не смотрели под ноги. Им было куда повернуть пытливые глаза: завороженно глядели они на пляску лучей, на красочное извержение. Наплывный огонь рассвета снимал последние остатки земной дремы. Неутомимая на впечатления душа Захара сама была отзвуком и отсветом обновленного мира природы.

Варя первая заметила вылетевшего из тумана гнедого жеребенка-годовичка. Задрав распушенный хвост, озорно вскинув голову, пронесся он мимо ночных пастухов со свистящим всхрапыванием и легким стуком копыт.

– Заблудился. Табун ищет. – Васька посмотрел вослед упитанному сорванцу. – В таком туманище, пожалуй, заблукаешь. И куда их леший увел?